Я узнал оба голоса, хотя и не сразу: говорили доктор Эмма и капитан. Не сразу – потому что таких эмоциональных интонаций от них обоих не слышал я никогда.
- Может быть, вы подзабыли за давностию лет, - угрожающе наступала Эмма, - каково бывает живым людям на севере! Четверо заболели! И Лазовски до сих пор лежит с жесточайшей ангиной. Ангина, к вашему сведению, сэр, дает осложнения на сердце. Вам не хватает матросов в ночной вахте?
- Эмма…
- Так вы их таким способом и не получите. Этого нужно захотеть – я сомневаюсь, что бедным мальчикам захочется здесь оставаться. Кто вас знает, куда в следующий раз взбредет вам в голову везти книжки?
- Эмма, дорогая! Любой матрос, нанимаясь на корабль, отдает себе отчет в том, что ему придется столкнуться с некоторыми тяготами службы. По сравнению с военными кораблями у нас еще цветочки…
- А вы бы хотели ягодок?! – ядовито возражала доктор, - Большая часть вашей команды – молодежь, они еще сами не понимают, что такое осложнения. Они, конечно, со всей энергией юности бросаются в ваши авантюры – но кто как не вы должен их сдержать? Ну что за блажь соваться на паруснике в Северо-Западный проход? Неужели без этого нельзя? У ребят и так у каждого в прошлом какая-то смерть, ну надо же их, в конце концов, поберечь…
- Ладно, - я услышал хлопок, словно капитан с размаху впечатал ладонь в столешницу, - вы меня убедили. Когда Франклину в следующий раз приспичит почитать, я пойду туда с одной ночной командой. Зимой. Чтобы не отвлекаться на дневные стоянки. Ну, возможно, найму себе с десяток матросов где-нибудь в Петербурге или в Антверпене. Вы довольны?
- Вы неисправимы… - Хлопнула дверь каюты, и больше я голосов не слышал.
Видимо, долгая зимняя стоянка в Уитби была следствием этого ночного разговора. Конечно, капитан не торопился с отдыхом для команды, потому что расписание стоянок, переходов, фестивалей, лекций и визитов было расписано на год вперед; и все-таки в середине декабря мы оказались в знакомом уже английском городке, и стоять нам здесь предстояло едва ли не всю зиму.
Мы были не единственным парусником. Здесь был австралийский «Эндевор», два грека, один бразилец и изрядное количество местных шхун. Первое время мы ходили друг к другу в гости, но ближе к Рождеству все занялись праздничными приготовлениями, бегали в поисках новомодных светящихся гирлянд, обматывали ими корабли, закупали в промышленных количествах спиртное и провизию.
Первый напор соскучившегося по нам местного населения схлынул, и нас уже стали считать чем-то вроде одной из местных книжных лавок, только на воде. У меня появилось свободное время, и я проводил его, бесцельно болтаясь по крутым улочкам города и заглядывая в украшенные мишурой магазинчики.
В одной из лавочек я столкнулся с девушкой в матросской бразильской форме. Столкнулся в буквальном смысле - выходил из книжного магазина, придерживая тяжелую дубовую дверь, и прямо в лоб мне воткнулась лбом рыжая девица в берете, которая неслась вниз по улице и, видимо, хотела войти в магазин с разбегу.
- Nejezdete tak rychle!.. – рефлекторно выдохнул я, снова наваливаясь на дверь и потирая лоб.
- Ой, так вы чех?! – завопила девица на чистом чешском и вскочила с гладких чистых булыжников с такой прытью, словно не свалилась туда только что, а просто там сидела, - вот везение! Яна Новак, - представилась она, протянув руку, и мне чуть не пришлось в третий раз начинать сражение с дверью с нуля, потому что я автоматически попытался предложенную руку пожать.
Оказалось, Яна служит на том самом бразильце, что пришвартовался невдалеке от нас; мы вернулись в магазин, и, болтая на родном языке, битый час бродили между полок, пока я не выяснил наконец, что ей хотелось бы почитать что-нибудь отечественное, а в английской книжной лавке, конечно, ничего такого не было. Я рассмеялся и пригласил ее на «Морскую птицу».
Яна понравилась мне до чрезвычайности. Вся она была как светящийся цветок-бархатец: пружинистая, радостная, рыжая. Острый носик, острые локти, мягкие губы, зеленые глаза, природная упрямая сила, бьющая через край. Бархатцы ведь городские цветы, выносливые и сильные. Услышав, что в этой чопорной стране где-то есть книжки на чешском языке, она аж подпрыгнула. Уже через десять минут – а шли мы к кораблю парадоксально кривым путем – она стала для меня Ясей, я для нее – Йосей. Видно, в наши времена сословная разница между матросами и офицерами не играет уже решительно никакой роли, хорошо, что этого не слышит наш капитан, человек старой школы.
Однако мне уже пора было на вахту. Я привел Ясю на борт, принял вахту и принялся показывать ей корабль. Девушка реагировала на все по-девичьи – ахала, таращила зеленые глазищи, нюхала смолёные веревки и гладила полированную резьбу.
- С ума сойти, какое все настоящее, - говорила она, - даже концы натуральные, да? Эх, у нас-то капрон и полипропилен…
На библиотечной палубе она понимающе посмотрела на меня:
- Борхес, да? Библиотека Вавилона?
Я кивнул, улыбнувшись. Здесь я и оставил ее, возле полки с книгами на чешском языке.
Так все и пошло. До самого Рождества, пользуясь тем, что свободное время у нас совпадает, гуляли мы с Ясей по городу Уитби, изучали штучки в антикварных лавочках, поднимались в аббатство – я рассказывал ей про зеркало и безумную монахиню, - бродили по берегу, и я рассказывал, как выглядела эта набережная в семнадцатом веке, а она рассказывала о себе – о Бразилии, куда ее увезли почти ребёнком, о своем корабле, о детстве в Праге. Было о чем поговорить. И мы только говорили, даже не поцеловались ни разу, хотя подмывало, черт побери, грех упускать такую девочку; но была у меня одна мысль, которую я все время обкатывал в голове; и вот мысль эта мешала переходить к решительным действиям.
В сочельник Яся завернула к нам на борт по дороге из города, вернуть прочитанного Кундеру и поболтать. Мы с Сандрой и Джонсоном курили на баке, перед трапом задумчиво разглядывал город Лири, матрос ночной вахты. В сумерках он был еще полупрозрачным, хотя мы ясно его видели; а уже через час такие, как он, становятся полностью видимыми и осязаемыми и обретают способность работать со снастями. Пока же матрос меланхолично взирал на рождественские огоньки, ожидая своего времени, чтобы повеселиться; мы, надо сказать, уже начали. Яся рыжей птицей взлетела по трапу, спрыгнула на палубу, и с разбегу пролетела сквозь Лири, вообще его не заметив.
Лири оторопело уставился ей вслед и пробормотал укоризненно: «Ну что ж ты так носишся, оторва!», но Ясичка не обратила на него ровным счетом никакого внимания. Джонсон и Сандра переглянулись.
- Ясичка, - засмеялся я, - ты и сквозь меня тогда надеялась вот так пробежать?
Ясичка непонимающе оглянулась и пожала плечами:
- Что ты имеешь в виду? Я вот Кундеру дочитала. Мне б еще Павича, можно?
- Ты его что, не… - я хотел спросить «не видела Лири?», но заметил предостерегающий жест Сандры, и на ходу сменил предмет вопроса, - не читала еще? У нас есть, конечно, много. Только а как же чехи?
- Одними чехами сыт не будешь, - хмыкнула Яна, - а если мне предложат Чапека, Гашека или Кафку, я утоплюсь. Ну ведь наверняка же у вас есть перевод Павича на чешский?
- Все у нас есть, - признал я, - Ладно, иди за Павичем. Ты прости, я только ее раскурил, - я показал трубку, - ты сходи в библиотеку и возвращайся потом к нам, ладно?
Яся кивнула и умчалась вниз, на нашу сотовую палубу.
- Что? – уставился я на Сандру.
- Только быстро, - предупредила Сандра, - Хорхе ей Павича мигом найдет. Она не видит призраков, не может.
- Э, - возмутился снизу Лири, - так это она еще и не глядя сквозь меня?..
- А ты не слушай, Том-ушки топориком, офицерский разговор! – прикрикнула Сандра, - я тебе, Йоз, потом объясню, почему. Ты эту тему не углубляй.
- Ну ладно, - растерянно согласился я, - я думал, корабль у нас такой, что с ночными матросами любой может общаться…
Сандра посмотрела на меня, как на тяжелобольного младшего брата, разве что по голове не погладила, и тяжело вздохнула.
- Это ты многого еще не знаешь, - наконец сообщила она, - нам надо будет поговорить, только без свидетелей.
- А я? – осведомился Джонсон, - мне-то можно?
- Тебе можно. Ты в теме.
Тем временем Ясичка вернулась со стопкой книжек, присела рядом со мной на планширь и прижалась к моему плечу. Её рука незаметно оплелась вокруг моей, и Сандра улыбнулась одним уголком рта. Разница между мной и моей девушкой настолько обеспокоила меня, что я был даже рад, когда мы распрощались, и она ушла праздновать на свой корабль. Нам, впрочем, не удалось сразу перейти к интересующему меня разговору, потому что наконец настала ночь, и стол в кают-компании нас уже ожидал.
Проходя мимо Лири, Сандра похлопала его по плечу и сказала:
- Не обижайся на девчонку, парень, ты же знаешь.
- Да, мэм, - уныло кивнул Лири, - зелёная ещё, что делать.
Боюсь, вся рождественская трапеза прошла мимо меня – я её не осознал. Где-то передо мной на столе блистала серебряная посуда, заполненная вкуснейшей едой, мне даже сунули в руку оловянный рельефный бокальчик, налили туда чего-то жидкого, что пришлось пить, но что это было, я не заметил, только машинально зажевал это ломтиком какой-то ветчины. Думал о Яське, о том, как выглядят рядом Яська и Сандра, о том, что же, черт побери, моя боевая подруга имела в виду.
Все последнее время у меня зрела мысль переманить девочку на наш корабль. Мне в парусных манёврах постоянно не хватало ровно одного матроса; а Яся так любит натуральные веревки и живое дерево. Ну и, что и говорить, мне было бы приятно постоянно видеть её на своей вахте. Потому-то я и не переходил к действию: как сохранишь субординацию, когда ты с матросом… вот именно.
В пиршестве наступила естественная пауза, и Сандра, поднявшись из-за стола, потянула за собой нас с Джонсоном. Мы поднялись на палубу. На юте компания ночных матросов пела хором что-то древнее, передавая друг другу бутыль, по виду - совершенно пустую.
- Как это они пьют? - рассеянно спросиля у Сандры, - и что?..
- Ты Бигля читал? Единорога?
- Ну да.
- Ну вот. Это как бы не вино, а идея вина. Как раз то, что им нужно.
- А как с идеей еды? Или курева? - заинтересовался я.
- Вот чего не знаю - того не знаю. Никогда не видела, чтобы кто-то из них ел или курил.
- Так что? – спросил я, когда мы привычно обосновались на баке, - почему Яся не видит ночных матросов?
- Ты знаешь, почему мы все можем здесь работать? – спросила Сандра с каким-то подтекстом, который я не прочёл.
- Ну… Потому что мы умеем работать с парусами, любим читать. И все такое, - неуверенно ответил я.
- Это все глупости, - отрезала она, - с парусами мы и на прежних кораблях работали. Однако оказались здесь. Сказать?
- Скажи.
- Хорошо, что мы уже напились, а то бы я не смогла. У каждого из нас есть позади какая-то потеря. Из тех, с которой теряешь часть души. Правда?
Я похолодел. Ну, что и говорить, было дело, еще в детстве.
- У меня брат был, кроме сестры, - сказал я не своим голосом, - погодок. Мы дружили. Он под трамвай попал, и я это видел.
Сандра посмотрела на Джонсона, явно пытаясь оттянуть собственное признание. Джонсон пожал плечами:
- Да я и со счета сбился.
Сандра тяжело вздохнула, сжала кулаки, уставилась носом в палубу и сказала глухо:
- У меня дочь была. Ну и… В общем, детей у меня больше не будет. Зато я, даст Бог, и на капитана выучусь, - резко закончила она половинчатое признание и разрубила воздух ладонью, - все, с признаниями покончено, переходим к делу. Призраков может видеть только тот, кто или потерял кого-то, кто дороже жизни, или сам однажды чуть не умер. А Яна не может, потому что все у нее, слава Богу, было пока хорошо. Гуляй с ней, приглашай в гости днём, а вот ночью лучше не надо.
- Ну вот, - вздохнул я, - а я-то только хотел тебя спросить, нельзя ли мне её у бразильцев сманить. В моей вахте как раз матроса не хватает.
- И не думай, - криво улыбнулась Сандра, - она и капитана не увидит, кто ее будет нанимать? Я? Это невежливо как-то.
Я застыл. Я вдруг вспомнил тот, летний, подслушанный разговор:
- Вот! Вот о чем она говорила!
- Кто?
- Доктор Эмма. Ну слышимость у нас внизу хорошая, - пожал я плечами, - что-то вроде «у каждого из ребят за плечами какая-то смерть». Я не понял, я думал, она о ночных – а оказывается, о нас…
Сандра кивнула.
- Только... Погоди. Как-то просто. Слишком однозначно, - засомневался было я. - Ну, пишут, что волшебники видят призраков. Да, я понимаю, "волшебники" звучит страшно несерьёзно, но, предположим, есть люди, которые способны видеть такое отродясь, без всяких там стрессов. Разве нет?
Сандра пожала плечами.
- Бывают люди, которые отродясь знакомы со смертью. А бывают такие, что нет. А в нашем деле только это и важно. Да не спадай ты так с лица, на свете существует еще целая куча других дел, в которых это неважно абсолютно.
- Между прочим, - задумчиво отметил Джонсон, - то, что Яне нельзя к нам матросом – это хорошая новость, ты не заметил?
Я улыбнулся. И действительно! И ночь такая подходящая…
- Не зевай, - посоветовал он, - девчонка славная, а к этим штукам ты привыкнешь. Я вот привык.
Я чуть было не ляпнул «немудрено привыкнуть за двести лет», но сдержался. Бессмертие Джонсона все еще оставалось нашей с Сандрой гипотезой, и мы старались лишний раз этим друга не дразнить.
- Ты ведь не подготовился, - участливо сказал Джонсон, - вот тебе адрес, представишься Джонсоном, я снял номер на всякий случай, знал же, что пригодится. Иди – и больше греши!
Я вылетел с борта как на крыльях. В целом-то все сложилось удачно. Подумаешь, нет матроса… Зато есть девушка!
На полпути к бразильскому борту я увидел закутанную в оранжевый шарф фигурку в белом берете.
Мы встретились, сцепили пальцы и ткнулись лбом в лоб, как в нашу первую встречу. И в тот же момент с пасмурного неба посыпался пушистый и медленный, первый в этом году, снег.
- У меня такое ощущение, что наступила зима. Не пойти ли нам туда, где есть камин, горячее вино и клетчатый плед?
- О, да! - воскликнула Ясичка прочувствованно.
Я шел, сжимая маленькую крепкую ладошку, вверх, к отелю святого Джонсона, и непрерывно благодарил сегодняшнего именинника за то, что всё у этой девочки было до сих пор хорошо.