И вот мучает меня этот зеленый и золотой бисер, словно что-то у меня с ним было, что-то спокойное и солнечное, зелено-золотое. Вот разве что настольная лампа Викиного дедушки, с которой мы обдирали светло-зеленый доисторический бисер, потому что было все можно. Дедушка умер, в его комнату (захламленную старую питерскую комнату, полную настоящих сокровищ) запустили двух восьми-что-ли-летних пигалиц (ну, то есть, если мне было восемь, то Вике девять) и разрешили все. Все равно это все вынесут, делайте что хотите, копайтесь, играйте, не мешайте взрослым разговаривать. И мы делили между собой восхитительные безделушки (бронзовый пойнтер мне достался и бронзовая птичка, детали, видимо, часов; стеклянная печатка для сургуча и вот коробок этого прозрачного светло-зеленого ровного бисера). Я помню, что там был полумрак, тяжелые шторы, сквозь которые падал луч света, письменный стол, какие-то шкафы, все древнее-древнее, чудеса просто! А когда я оказалась там в следующий раз, ничего этого уже не было. Комната была пустой, современной и безжизенной: новенький диван с креслами, старое расстроенное пианино с канделябрами, столик... Что-то еще, наверное, было, но вот чудес не было точно: ни луча света, падающего на пыльные бисерные снизки, ни полумрака, ни дряхлой мебели.
Странно, но и натасканные оттуда артефакты я так или иначе протратила.
Видимо, всем этим чудесам и суждено было пропасть, рано или поздно, так или иначе, и наши детские попытки что-то сохранить хотя бы для себя ничего не изменили.
Не знаю, кстати ли, но я вот сейчас Дивова читаю, "Закон фронтира" в эксмовском издании, оно же "Выживут молодые и сильные", кажется. В общем, я только что вникла в то, каково приходится человеку, на которого случайная внешняя зацепка обрушивает очередную волну ни к чему не привязанных воспоминаний.