Уделка, городской блошиный рынок - город в городе, мир в мире. Оазис настоящей жизни в толпе городских симулякров. Фибровые чемоданы, тележные колёса, бесконечные самовары, один из которых постоянно греет воду, кружева, монетки, целое поле вещей, людей, звуков, разговоров. Тусовочная молодёжь выходит на воскресную барахолку при полном параде - выходят в мир показать себя, насмотреться, набраться вдохновения. Эмма едет на барахолку за материалами. Когда-то много лет назад Эмку подкалывали, а иногда даже и выводили из себя уделкинские мужики - куда полезла за свёрлами, купи, девочка, кружавчик; ах, девки, всё бы им за блестящее хвататься, точно сороки - это когда Эмка искала чистого олова облудить старый кофейник, и вовсе олово не блестело, а хрустело исправно - много воды утекло с тех пор, давно уже Эмма не девочка, и рынок признал её своей, привык, теперь больше уже не подкалывают, а предлагают - медные винтики, латунную проволоку, длинные тонкие свёрла.
Эмма едет на Уделку, толком не проснувшись, и почему-то в полусне представляет себе меха. Лоскутки, шкурки, целые шубы. Приехав, обнаруживает, что меха повсюду, и кажется, что сон так и не закончился. Над толпой плывёт тёплый запах березовой лучины из самовара - а на поле холодно, холоднее, чем в центре, где уже недели три держится стабильный ноль. И ветер мог бы быть северным, восточным, западным - но Эмма точно знает: южный. Только в наших краях южный ветер бывает таким издевательски-пронизывающим.
Эмма осторожно пробирается по ледяному полю, очень осторожно, потому что упасть на какие-нибудь грабли или стеклянные стаканы было бы нелепо, и в результате почти исчезает, никто её не видит, и даже два длинных хвоста эстонской шапки, свисающих почти до земли, её не демаскируют. Но уже через десят минут настаёт время намотать их на шею, потому что ветер пронзает дырчатый шарфик и обматывается вокруг горла. Самовар пыхтит, а продавца чая не видно, но и не очень хочется: вытаскивать руки из рукавов и нести по полю эфемерный и очень горячий стаканчик ничем не лучше, чем вовсе чаю не пить.
Человека с шаром она замечает в районе пирожкового трейлера. Идёт, катает по голым рукам прозрачный шар, как какой-нибудь Дэвид Боуи в Лабиринте. Не выступает, а просто идёт по своим делам, ищет что-то, кажется, и не на картонках и клеёнках продавцов, а прямо под ногами, а шар крутит просто так, чтобы руки не отвлекали глаз. Брр, содрогнулась Эмма, - и так холодно, и он тут еще с этой волшебной ледышкой. Ну, красота, конечно, но лучше на такие вещи смотреть хотя бы в метро.
Но вот и столик продавца мелкого инструмента, и руки приходится извлечь под ветер - но зато Эмма обретает шесть прекрасных свёрл, и две круглые фрезы, и два отрезных диска. И становится видимой, потому что сияет: давно переломались длинные тонкие свёрла, и как же без них было неудобно.
В самом привычном переходе между рядами - маленькая свалка предметов, которые решили уже не продавать. Курточка, несколько детских игрушек, лаковые ботинки и небольшая деревянная чаша. Странно, чаша в очень хорошем состоянии, без трещин, похожая на индюшачье яйцо, и не цилиндрическая внутри, а по честному яйцеобразная, вырезанная руками. Эмма машинально поднимает её, потому что пройти мимо хорошей работы невозможно. Почему выкинули? Вот буквально пустить ободок резьбы по внешнему краю, отполировать - и будет отличный художественный артефакт.
Эмма вытирает чашу бумажным носовым платком и складывает в карман сумки. Сушить её надо будет осторожно. может быть, даже прямо сырой проварить в воске, чтобы не треснула.
Есть еще несколько задачек - тело куклы для одной знакомой коллекционерши, кусочек мамонта для резьбы, защитные очки - умудрилась разбить стекло на днях, пыль летит в глаза - но очки только пластмассовые, мамонт только целый, целых пятнадцать тысяч, а кукольные тела родом из девяностых и такие страшные, что у Эммы мурашки пробегают по и без того замёрзшей спине. Видимо, пора выбираться из этой торговой страны, не самый удачный вышел день.
На выходе, как всегда, толпа со всякой ерундой, а дальше будет еще ерундовее. Здесь, на последней площадке барахолки, стоят черные копатели с цепями, дверными ручками и финскими топорами, продавцы бижутерии и носков, а дальше, вдоль дороги до самого железнодорожного переезда, будут уже только немодные шмотки и негодные нитки. Эмма идёт вдоль последнего ряда, и словно бы слышит краем уха дальнюю-дальнюю музыку, как будто где-то звенит эолова арфа или посвистывают какие-то южные птицы. Думает: совсем замёрзла, мерещится уже. Да и в город не хочется. Если бы не ветер, до вечера бы погулять среди всего этого прекрасного хлама. Но спрятаться от ветра уже просто необходимо.
Погреться можно в фикс-прайсе, в лавочке с дешевой и разнообразной ерундой от лампочек до карнавальной мишуры, а вот практической пользы и от этой лавочки выходит мало. Эмма пересекает магазин насквозь и, согревшись, покидает его через другую дверь, ведующую в узкий проход вдоль железнодорожной станции. Вот тут ветер уже не так чувствуется, можно не бежать. Медленно движется со скоростью толпы к переезду - и видит возле памятника шарманщику давешнего жонглёра с шаром. Только теперь у него этих шаров уже четыре, и он крутит их в руках, перекатывает по плечам, подбрасывает. Выглядит волшебно: шары так отражают свет, что кажется - сами летают, а жонглёр только направляет их, подсказывает, куда лететь. Эмма останавливается, встречается с ним глазами, и жонглёр будто вздрагивает, ловит шары в ладони и собирает в кучку. Присматривается к Эмме, пожимает плечами, отворачивается, снова смотрит на неё. Эмма подавляет в себе желание осмотреть, что не так с одеждой. Дурацкая привычка, всё с одеждой нормально, мало ли что на уме у этого клоуна. Тот между тем складывает шары в сумку и достаёт один, большой. Эмма снова слышит краем уха эту странную музыку - ветряные звенелки? Птицы? - и поворачивает в сторону переезда и метро. Это не у жонглёра звенелки. Он вообще без музыки выступает. Это в голове звенит, а значит, её нужно кормить, греть и занимать ручным трудом.
В метро, по старой привычке, Эмма перебирает в кармане сумки закупленные мелочи. Немножко инструмента, немножко материала, несколько метров синей ленты, пара пустых часовых корпусов, в которые можно врезать миниатюры. Эмма чувствует себя старой, усталой и бесполезной - стоптала все ноги, продула всю шею, а нашла так мало ценного. Но тут рука нащупывает еще один предмет. Чаша! Деревянная чаша, найденная в проходе. Эмма достаёт её, чтобы рассмотреть при электрическом свете. Яйцо как яйцо, только деревянное и пустотелое. Дерево, скорей всего, акация, значит, насчет трещин можно не беспокоиться. Музыка в голове как будто усиливается - или это кажется, вагон грохочет и позвякивает, кого в городе удивишь шумом. Палец так легко и естественно скользит внутрь чаши, как будто там родился. А вот сделать резной ободок очень хочется. Хотя, с другой стороны, может быть, и нет. Подсохшая чаша так приятна на ощупь, что тыкать в неё резцом уже становится неловко, как в живое существо. Эмма сжимает чашу в ладонях и поднимает голову. Черные стены, Чёрная речка, еще одна остановка. И кажется, что где-то там, позади, где в тёмном туннеле едет следующий поезд, на три минуты сзади, кто-то следит за ней внимательным взглядом. Даже левое плечо начинает чесаться.
Дома Эмма первым делом моет чашу тёплой водой, ставит на маленький огонь кастрюльку с пчелиным воском, пока он растапливается, варит себе кофе; потом окунает чашу в жидкий воск, даёт ей покипеть совсем немного, вынимает щипцами, вытирает приготовленным полотенцем. Теперь достаточно дать ей остыть - и можно выпить из неё кофе, ей это уже не повредит. После воска чаша обретает горделивый блеск, Эмма шкурит её тонкой шкуркой, полирует суконкой, и к этому моменту чаша окончательно остывает. И Эмма наливает в неё кофе.
Пить кофе из деревянной чаши забавно и не слишком уютно. Несколько часов назад она на земле валялась. Нет, конечно, её помыли и проварили, и всё равно неловко. И кофе отдаёт воском и мёдом, даже интересно, не додумалась бы добавить в кофе воск, а с мёдом никогда до сих пор не любила - и на тебе, вкусно ведь. Допила кофе, сполоснула чашку, подошла к окну поставить её на полку - и там и застыла.
Вид из окна был совсем не таким, как Эмма привыкла за последние полсотни лет в этом доме. Нет, всё было на месте, дома, вяз, газон - но каким-то образом виделось и другое. Посреди двора, например, вкопана бочка - канализационный коллектор. Подвал дома напротив гораздо шире, чем сам дом, и из него идёт ход куда-то на юго-запад. Сквозь крышу особнячка во дворе видно, что лестница в башне - винтовая, и закручена справа налево, так что нападающему с мечом будет удобнее взять башню, чем обороняющим её защитить. А в гараже за особнячком кем-то забыт старый-старый автомобиль, его обода утонули в бетонном полу, замок заклинен, ключ потерян. Картина мира непоправимо изменилась. В мире были слои, течения и повороты, он был виден весь, насквозь, и в ушах торжествующе звучала музыка, то ли эолова арфа, то ли неведомые птицы. Так громко, что Эмма не сразу распознала дверной звонок.
За дверью стоял молодой человек младше Эммы по крайней мере вдвое. Знакомый какой-то. Внутри и вокруг него плавно переливалась разноцветная сияющая субстанция; видимо, поэтому Эмма не узнала его сразу, но, конечно, когда он достал шар, всё встало на места. Жонглёр зачем-то выследил её.
- Ты ведь её нашла, верно? - с порога заявил юноша, - я сам виноват, конечно. Выронил. Но ты ее нашла, всё еще не так страшно, просто отдай её мне, и я вернусь домой.
- Ты про чашу? - почему-то моментально сообразила Эмма, - да нет проблем, заходи. Выпей кофе.
Жонглёр замотал головой:
- Нет-нет, только Её, возьму и пойду, я и так достаточно провинился. Уронил её в это мокрое непонятно что. С ней так нельзя.
- Погоди, это что, Грааль? - встревожилась Эмма. - То-то так всё странно. По-моему, тебе всё-таки нужен кофе. Или чай. У тебя нос красный. Да заходи.
Жонглёр стряхнул с ног сапоги и завороженно последовал за Эммой в кухню, то ли кофе ему всё же хотелось, то ли его привлекал стоящий на полке предполагаемый Грааль. Эмма налила ему кофе в обычную чашку, судорожно вспоминая всё, что читала и смотрела о Граале. Как-то это всё ей не нравилось, особенно "Марш Экклезиастов". Да и вся артуриана немногим лучше. И потом, как-то странно. В книжках и кино это был основательный такой артефакт, а тут говорить не о чем, индюшачье яичко, в двух горстях помещается. Протянула правой рукой чашку с кофе, левой - деревянную чашу.
- Ой, - перепугался гость, - что ты сделала? Она так не блестела.
- Отполировала с воском, - объяснила Эмма, - я делаю деревянные украшения, а её в луже нашла, приблизительно представляю, чем это дереву грозит.
- Ох, не сбило бы настройку, - покачал головой жонглёр и покрутил чашу в руках. То есть, как покрутил. Прокатил чашу по пальцам с внутренней стороны ладони, перекинул на внешнюю - и чаша забегала по его руке как попало, то взбегая на плечо, то перепрыгивая с локтя на локоть. Оказывается, так можно не только с шаром. Век живи, век учись.
- Так это всё-таки Грааль? - уточнила Эмма.
- Да ну, какой там. Просто деревяха нужного дерева. Она меня домой проведёт. У нее с корнями вроде как связь. Когда соберёшься пожонглировать, лучше всегда такую штуку с собой иметь.
- А домой - это в параллельный мир? - потому что инопланетянин - это было бы слишком шаблонно, а параллельный мир - модно, понятно, квантово.
- Мир один, - назидательно сказал юноша, и Эмма улыбнулась. Самые прекрасные моменты в общении с людьми настолько младше тебя - когда они перестают смушаться и начинают тебя учить, - отличается взгляд на мир. Если смотреть так, как смотришь ты, моего дома не разглядеть, а с нужной настройкой так запросто.
- Звучит ненаучно, - сказала Эмма.
- Ну, я и не ученый, - пожал плечами жонглёр, - я вон шарики кручу, ну и восприятия немножко. Да и вообще, наука ваша... Чего там было? Повторяемость результатов всякая... ага, пускай они повторят зарождение жизни или собственное сознание. - он встал, вышел на середину кухни и принялся крутить чашу вокруг пальцев, практически как свой шар, только менее плавно из-за срезанной верхушки. И тут Эмма, которую в эту минут не отвлекала необходимость говорить, увидела новоприобретённым вторым зрением, что всё-таки какая-то магия в этом есть. То есть, участвовали в процессе не только руки, а и обволакивающее гостя разноцветное что-то, ци или аура. И это что-то расползалось по кухне, пока не упёрлось в стену, где когда-то был мусоропровод, и стена изменилась, вместо моющихся обоев покрылась чем-то, похожим на ткань. И дверь. Там появилась дверь. Эмма видела её только вторым зрением, но очень отчётливо. Жонглёр скользнул в прихожую, подхватил сапоги и пальто под мышку, метнулся к двери, распахнул её и собрался уже было выбежать, но Эмма наступила ему на волочащуюся полу.
- Погоди, - быстро сказала она, - еще парочка вопросов.
Жонглёр потрясённо обернулся.
- Ты меня видишь? Из чаши пила?!
- Ну да. И теперь, как я уже говорила, мне несколько странно.
- Придёт же в голову, - буркнул гость, но вернулся. Дверь осталась открытой. Видимо, нагретая кружением чаша уже сделала своё дело, соприкоснув соседние слои, как два шара в ладони жонглёра. - Не знаю я, что бывает, если проводник прямо у тебя в желудке! Я не пробовал вообще! - в голосе звучало отчаяние, и Эмма вдруг поняла почему. Вовсе ему не хочется тащить с собой незнакомую тётку. А придётся, потому что тётке вот как раз очень хочется. Но и мальчика жалко. Таких не расстраивать надо навязыванием, а кофе им варить, давать пирожков на дорожку - и пускай дальше идут окрылённые.
- Погоди, так ты говоришь, мир один? - вдруг сообразила Эмма, - и теперь, когда у меня внутри кофеёчек со вкусом твоей деревяшки, я просто вижу его недостающую часть?
- Ну да, - подтвердил гость, - когда я дома, я просто не вижу вашу сторону, но заодно и Уделку, и вон тот домик с башенкой внизу. А когда я здесь и без чаши - не вижу нашей стороны, акаций и сфер. Но это не значит, что чего-то где-то нет. Это просто восприятие у нас дурацкое.
- Ну и отлично, - рассмеялась Эмма, - значит, мне и ходить далеко не надо, я и так пока вижу обе стороны и ещё чуть-чуть. Ну иди, бедолага, мне тут найдётся чем заняться. - Жонглёр исчез за дверью, окрылённый, Эмма тщательно заперла за ним незнакомый замок, потом, накинув дублёнку, открыла знакомый, вышла на улицу, чтобы, пользуясь случаем, посмотреть, почему в ближней одноэтажке двенадцать печных труб, что внутри самого маленького на острове кирпичного дома - то ли дворницкий ящик, почему-то выстроенный из кирпича и жести, то ли спуск в тайный бункер рептилоидов; действительно ли на месте одного знакомого кубического дома стоит цилиндрический, как во сне, и еще на кучу обычно скрытых вещей. Кофе навечно внутри не останется, надо же пользоваться случаем.