Как хорошо, что больше дома никого нет. Бандиты в Башне, богема тоже где-то шляется по своим богемным делам. Или плохо? Иногда бывает так, что начинаешь с кем-то говорить, и экзистенциальный ужас отступает. А иногда бывает и наоборот: говоришь с кем-нибудь, а тело скручивает изнутри непонятная боль, к которой если присмотреться - и не боль вовсе, так, непонятное что-то, чистой паники там приблизительно девяносто пять процентов.
А тут еще небо такое странное. Прямо перед глазами, на северо-востоке - чистое, голубое, вроде бы довольно радующая погода, а выше, у края окна - почему-то бурое. Там висит непонятная пыль, невероятный для северных краёв хамсин, ветер несуществующей пустыни. Говорят - это, мол, оттого, что всю зиму посыпали мостовые песком, а теперь ветра его раздули. Что, если подумать, чистейшее враньё. Во-первых, нет там никакого ветра, а не то воздуха в форточку проникло бы побольше. Во-вторых, в ту краткую неделю, когда был серьёзный снег, посыпали крупной солью, а не мелким песком. А это даже и не песок, плавали-знаем, видели уже песчаные бури, когда настоящий песок вихрился на асфальте клубами. Тут всё наоборот: пыль летит откуда-то сверху, тонким спокойным слоем ложится сверху на автомобили, как пепел из машиного сна.
Нельзя жить в такую погоду, и вообще жить трудно.
И тут как раз - то ли удачно, то ли неудачно - звонят в домофон.
- Это я, - говорят снизу голосом Богдана, - Машка до тебя еще не дошла?
- Не-а, - мрачно отвечает Лиза, - но ты заходи.
Вот и проверим, поможет или усугубит.
Богдан несет с собой большой бубен в чехле, пакет кофейных зерен и почему-то коробку фиников.
- Финики! - сообщает он, - дар небес, а не преисподней. Кофеёчку сваришь? Что-то ты какая-то унылая.
- У меня экзистенциальный ужас, - признаётся Лиза, - я бы лучше полежала.
- Ладно, лежи, - безмятежно соглашается Богдан, - сам сварю. Тебе как - с молоком?
Лиза кивает и уползает обратно на диван. И начинает там заниматься вычитанной когда-то и неоднократно испытанной дыхательной гимнастикой. Персонаж в книге, конечно, быстрее от неё переставал паниковать, но на то он и персонаж. А мы люди простые, мясные, поэтому приходится трудиться.
Кажется, проходит вечность вдохов и выдохов, еще бы воздух был похож на смесь азота с кислородом, а не ужаса с песком, эффективнее вышло бы - и тут Богдан приносит кофе.
- Эй, - оживляется Лиза, пригубив, - я думала, это будет кофе с молоком, а не кофе на молоке! И что там у тебя - бадьян?
- Бадьян, кардамон, сагандайля, - загибает пальцы Богдан, - мускатный цвет и шафран. Это я удачно в "Гималаи" зашел. И молоко, кстати, топлёное. И, кстати, у тебя-то что болит?
Лиза пожимает плечами: как будто всё. Ну, вот живот, например. Может, в него сейчас вовсе не надо кофе совать - или надо? Потому что там, в животе, кучинская куча разных мясистых приборов и инструментов, поди пойми, какой сломался. И дрожь в коленках, как будто грипп подступает. И ужас же кромешный. И песок в небе висит, как будто прорвалась какая-нибудь царствующая в параллельных пространствах пустыня. Пустыня прорвалась - и душит небом.
- О! - смеётся Богдан, - ну точно! Конечно же, эта пыль - не из нашего мира! Где-нибудь открылся какой-нибудь проход, вот и дует оттуда. Я знал, что уж у тебя-то объяснительная телега всегда найдётся. Ну-ка, дай-ка ногу, - Богдан хватает Лизу за левую ногу безошибочно впивается ногтем в некую точку между косточками первого и второго пальца. Лизу пронзает невероятная боль, даже дважды невероятная: во-первых, это реально больно. Во-вторых, в отличие от невнятной, но пугающей боли в животе, в этой протянута тонкая и сияющая ниточка смысла от ступни к самому лизиному естеству. Вот когда рожаешь, - вспомнила Лиза, - боль тоже со смыслом. Как они в тебе пробираются к свету. Так и тут - не то, а всё-таки похоже. Больно, но не страшно.
- Ага, - говорит Богдан, - и правую тоже давай, - и экзекуция повторяется.
- Это общеукрепляющее, - поясняет он. - Мастер-точка от всей тебя. Никакого смысла тебя на части делить. Вообще бы иголочку туда поставить, да до иголок я еще не доучился. Дай-ка еще несколько, для верности, - и ввинтился своим жестким пальцем в еще четыре точки в разных местах Лизы, по очереди.
- Ну вот, а теперь я тебе постучу, а ты поспи.
- Ну да, поспишь тут, - бурчит Лиза, - сначала ядреного кофе влил, теперь вообще барабанить собирается...
- Поспишь как миленькая, - ухмыляется Богдан, - чукча шаман, чукча дело говорит.
И впрямь: мелодия бубна оказывается не будоражащим стуком, а нежным потусторонним рокотом, который обволакивает Лизу и уносит куда-то в спокойную наполненную искрами синеву. Лиза не просыпается, даже когда пищит домофон, начинается суета и болтовня, стихает суета. Просыпается только на звук ключа вернувшихся из Башни близнецов.
***
Богдан с Машей идут в ту сторону, где небо всего темнее. Странным образом это Левашовский проспект, ведущий на острова. Выходит так, словно хамсин дует с моря.
- Ты уверен, что мы не фигнёй занимаемся? - говорит Маша.
- А что, мы просто гуляем, - пожимает плечами Богдан. Бубен, однако, несет он без чехла, и нежно постукивает в него кончиками пальцев.
- Ну да, просто гуляем навстречу песчаной буре, - кивает Маша.
- Это не буря, - поправляет Богдан, - эта пыль там просто так висит. Не бурлит. Не бурится.
Маша вся перемазана краской. Как раз расписывала одну стену на заказ, очень удачно, тут же, на Петроградской, размечталась уже хорошенько у Лизы отмыться и расслабиться, но тут Богдан подхватил её и без объяснений потащил. А Лизка вообще спит днём. Небывалые дела.
Вот и Крестовский мост. Когда-то, давным-давно, прошлой холодной зимой, Маша фотографировала с этого моста холодное солнце сквозь зимний туман над не успевшей замёрзнуть Невкой. Эта зима не удалась - не было ни морозов, ни красот, и весна тоже как-то не удалась. Вот разве что сейчас есть что-то художественое в этом сочетании голубого и коричневого. И новый Лазаревский мост на фоне такого неба смотрится неплохо.
- Только чур по Морскому проспекту не пойдём, - заявляет Маша, - он мне еще в детстве надоел.
- Ну, сейчас-то он не то что в детстве, - возражает Богдан, - бараки снесли, понастроили всякого.
- Ну и что, - пожимает плечами Маша, - как был прямым, как в кошмаре, так и остался. Наверняка по нему одинокая гармонь бродит до сих пор.
- Почему гармонь?
- Ну, мне так представлялось в детстве, когда я эту песню слышала. Что бродит она одна, без гармониста, по Морскому проспекту, одиноко ей, уныло, а идти до вазы еще ужасно долго.
- Да уже и вазы-то нет. Ну ладно, как скажешь. Пойдём по Константиновскому, он и впрямь живописнее. Правда, там дельфинарий. Но зато и сад.
- А что, дельфинов жалко?
- Не то слово.
- А знаешь, я как-то туда Алёнку водила, - признаётся Маша, - там выступали черненький такой парень с афалиной и белобрысый парень с белухой. И так они были внутри пар похожи! Как будто в каждом случае одно существо воплотилось в двух телах, человечьем и дельфиньем. И как всех четверых пёрло выступать! Чуваки, которые хотят всех на свободу отпустить, сами-то на свободу не хотели бы. Небось, рады, что у них работа есть. Как я жить - не хотят.
- Ну, эти-то ребята, которые там работают, точно на свободе не приживутся, - кивает Богдан, - если уж раз попробовал на сцене выступать - всю жизнь потом с этого не слезешь. О, а вон и Кемска волость впереди.
- Да ладно волость, просто улица Кемская.
- Там еще и переулок соответствующий есть, - тоном мудрого сказителя сообщает Богдан, - и вообще местность эта не простая, а волшебная. Если и есть где-то переход между мирами, то вот прямо здесь. Когда-то здесь были дикие места, пустыри, бурьян, но ходил сюда трамвай номер тридцать один. И было здесь трамвайное кольцо. Потом трамвай отменили, трамвайный мост снесли, рельсы сняли, разбили сад, а кольцо, где рельсы были, видно до сих пор. Хотя вон уже и шняги всякой вокруг понастроили. Сейчас уже искать странности в безлюдных пространствах поздно. Сейчас они уже прямо посреди новых кварталов. А потом про них рен-тв телеги снимает... А ты их смотришь и меня потом грузишь.
- А ты против?! - возмущается Маша.
- Я весь за! - Богдан обхватывает Машу за плечо и притягивает к себе, - что может быть лучше телег?
Константиновский проспект совсем пустой, и сад еще не радует зеленью, только трава успела едва пробиться, но присыпана все той же вездесущей пылью, а на траве какие-то люди в китайских черных костюмах мееееедленно разворачиваются на пятках - и вдруг ударяют кулаками по ладоням, почти синхронно.
- Ну вот, и китайцы тут практикуют, - комментирует Богдан, - я же говорил, хорошее это место.
Он уверенно идет к круглой тропинке, которая и впрямь наводит на мысли о былых рельсах. И принимается бить там в свой бубен - не в полную силу, потому что как-то неловко нарушать концентрацию практикующих китайцев, которые на самом деле вовсе не китайцы, питерцы обычные, просто так одеты. Маша ждет, притоптывая ногой - общее настроение создано, всё уже пришло в движение, вдруг и впрямь удастся выйти в эту самую параллельную пустыню, из которой прилетел чужой бурый ветер. И впрямь поднимается ветер, внезапный маленький вихрь, и пыль взлетает столбом и залепляет глаза; а потом Маша открывает глаза - а вокруг всё то же заброшенное трамвайное кольцо, и новые эклектические дома, и сад с китайцами. Как-то обидно. И бубен завершается семью частыми ударами.
- Как-то обидно, - признаётся Маша, - я уже подумала, что мы сейчас туда пройдём. Глупо, да?
- Иногда магия удаётся, - философски пожимает плечами Богдан, - иногда нет. Зато смотри, какая штука, - он поднимает с земли какую-то невнятную серую хреновинку, как будто модный соломенный интерьерный шарик, но не он. А целое растение: вот стволик, вот скрученные внутрь шара ветки с семенами - настоящее перекати-поле. До мест, где такие растут, три тыщи вёрст по прямой перекатываться. - Похоже, что-то всё-таки удалось.
- Откуда такое?
- Ну вот как раз оттуда. Надо было шибче камлать, может, целиком бы туда пролезли.
- А вот посмотри, кстати, на небо, - предлагает Маша.
Небо равномерно синее. Просто апрельское синее небо. Откуда-то начинают сползаться мелкие облачка, которые в нормальных краях означают, что в ближайшие часы небо не затянет, а в Питере - как повезёт. Никакого коричневого.
- А говоришь - магия не удаётся - смеется Маша.
- Это не магия, - серьёзно объясняет Богдан, - это мы начали в другое пространство лезть, а в нас швырнули чем попало и дверь захлопнули. Чтобы не лезли. Не магия, а неудачная попытка контакта.
- Ну, не такая уж и неудачная, - мотает головой Маша, - мы-то с прибылью.
- Ага, - кивает Богдан, - ты как тот сын скупого рыцаря, который поспешно поднимает папину перчаточку. Перчатка вещь полезная, в хозяйстве пригодится.
***
После богдановых камланий и дневного сна живот у Лизы прошел, зато заболела голова. Что-то в окружающей природе изменилось, и организм по прежнему этим недоволен. Лиза валяется на кухонном диванчике с ноутбуком и мрачно пялится в экран.
- Нет, ну я так не играю, - говорит Богдан, - мы же старались, дырку в небе для тебя заткнули, неземное растение тебе принесли, а ты и ныне там. Давай, оживай.
- Нет жизни в мироздании дурацком, - сообщает Лиза, - можно, я уже сдохну?
- Нельзя! - хором восклицают Маша и Богдан. Маша снимает с полки большой жестяной тазик, в котором обычно Лиза сушит мелкие кастрюльки, перекладывает кастрюльки на сушилку, споласкивает, наливает воду. И укладывает туда скрученное в шар растение.
- Вот я лучше тебе чудо покажу, - обещает она, - и чтоб не дохла тут мне, пока чудо не случится.
- Долго? - обреченно интересуется Лиза.
- Сколько понадобится, - строго отвечает Маша, и чинно усаживается на край дивана, сложив руки на коленях. Картина настолько невероятная, что Лиза отвлекается от бесплодных попыток написать текст, складывает ноутбук и заглядывает в миску.
А там прямо на глазах разворачивается тугой древесный шарик. Расправляет веточки, раскидывает их по краям тазика, и вот уже в тазу не шар, а целая розетка.
- Ну вот, - говорит Маша, - пол-чуда уже у нас в кармане.
Вид оживающего растения подает нужный пример. По-крайней мере, Лиза поднимается, ставит чайник, варит кофе. Маша, конечно, не высидела у корней перекати-поля и получаса - уже рисует; Богдан моментально занял освободившийся диван и барабанит по колену, но ладно уже, фиг с ним, с диваном, заодно можно достать из холодильника сыр и огурцы.
И вдруг оказывается, что перекати-поле уже выпустило малюсенькие зелёные листочки, а никто этого не заметил.
- Ну ладно, ладно, - говорит ему Лиза, - я всё поняла, больше не кисну.
- То-то же, - говорит Богдан, - учитесь у братьев наших меньших.
Лиза хмыкает. Перекати-поле не оживает на самом деле, и листики выросли не из него, а из его семян. Просто ему тут некуда было их разбросать. Но всё равно Богдан дело говорит. Мелкое невзрачное растение пускает пыль в глаза и держится бодрячком даже в совершенно мёртвом состоянии.
Хороший пример для всех нас.